Доброго здравия Гость!
Вторник, 19.03.2024, 05:45
Главная | Регистрация | Вход | RSS

Меню сайта

Форма входа

Календарь

«  Ноябрь 2011  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123456
78910111213
14151617181920
21222324252627
282930

Архив записей

Статистика


Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Главная » 2011 » Ноябрь » 26 » Епископ Михаил (Семенов). НУЖНЫ ЛИ ДОГМЫ
22:10
Епископ Михаил (Семенов). НУЖНЫ ЛИ ДОГМЫ
     Зачем нужны «догмы»? Не достаточно ли нравственного учения Евангелия?

Мы верим в Бога, но зачем эта куча непонятных и ненужных догматов, которых мысль не может ни принять, ни усвоить? «Бог один и троичен». Две ипостаси неслитных и нераздельных. Зачем все это? Да и вообще, «что пользы веровать так или иначе? Лишь бы быть хорошим человеком?».

«Мы признаем нравственную ценность евангельских пове­ствований и посланий апостольских, но какая будет польза для моей души от веры в Троицу, от признания Исуса Христа Бо­гочеловеком?»

Давно слышался этот вопрос в образованных кругах русско­го общества, а в последние годы в нем все яснее и яснее слышат­ся оттенки глухого ропота, разразившегося наконец и жестокими богохульствами общеизвестной заграничной «Критике догматиче­ского богословия», и плохо скрываемыми насмешками в религи­озно-народных брошюрах, где добродетель, человеколюбие неко­торых древних христиан противопоставляются праздному будто бы богословствованию вселенских учителей, изощрявшихся «со­гласить то, что несогласимо» и ради этого пренебрегавших обя­занностями христианина. Проповедники штундизма издеваются над св. Церковью, будто бы забывшей евангельские заповеди ради догматических тонкостей, и представляют себя восстанови­телями истинного христианства после многовекового его затме­ния отвлеченным и ложным догматизмом. Противопоставление добродетели догматам и нравственное безразличие последних становится темой не для писателей только, но и для постоянных разговоров в обществе, среди учащегося юношества, даже для женщин, и притом не в виде робкого недоумения, как прежде, а в виде дерзкого и настойчивого запроса.

Враги св. догматов особенно любят ссылаться на слова Хрис­товы: «Если хочешь войти в жизнь, соблюди заповеди» (Мф. 19. 17), а также на слова апостола Иякова: «Чистое и непорочное благочестие перед Богом и Отцом есть то, чтобы призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя не оскверненным от мира» (Иак. 1. 27). Они говорят: покажите мне, каким образом я буду усерднее исполнять заповеди и охранять себя от скверн мира, веруя в исхождение св. Духа от Отца и в две воли в Исусе Хрис­те, нежели отвергая тот или другой догмат.

Граф Л.Н. Толстой недавно сравнил догматы с грудой мусора, которым завалили доброе ядро евангельского учения.

Догматы, по его словам, клипом вбиваются в голову и разби­вают мозг, веру в разум и заслоняют от души «вящее» в законе: любовь — жизнь по заповедям Христовым.

Не прав ли в самом деле он?

Года два тому назад один ученый выразился даже еще резче и суровее. Догматы, говорил он, заглу­шили своим пустоцветом все лилии Евангелия... Они годны только на то, чтобы сплести веревку и удушиться.

Будем, однако, рассуждать попросту и последовательно. Не правы ли все эти? Если догмат нам непонятен, темен, то нужен ли он? Не вредит ли он только вере?

В одной духовной школе недавно давали работу на тему «Учение Платона об идеях». Учение это очень неясно и туманно. Он говорит об идеях вещей, которые реально существуют в каком-то особом «мысленном мире» и т. п. Не только ученики средней школы, но и крупные ученые спорят о смысле учения и его не понимают. Возникает вопрос: да нужно ли оно, нужны ли эти «догмы» философского учения, в свое время разделившего мир на две половины?

Никто не скажет, что в самом деле нужно бросить все, что го­ворил великий философский ум. Если его мысли неясны, значит, мы до них не доросли и должны еще вырасти, вытянуться хоть на цыпочки, чтобы их понять.

Воспитать себя — до них.

Иначе что же... Если мы будем отвергать все непонятное для нас, то тогда, значит, мы уничтожим и сотрем все мысли, какие двигают мир, потому что они всегда вначале были выше толпы, — непонятны большинству.

Теперь перейдем к нашему вопросу о догмате.

Это — истины высшего откровения о внутренней жизни Бога. Естественно, что они недоведомы. Это, однако, не значит, что они не нужны.

Все содержание символа веры, говорят, какие-то геометриче­ские теоремы, «треугольники», которым и цена в области мировоз­зрения та же, что геометрическим формулам.

Хорошо. Теоремы. Остановимся на этом сравнении. Но что такое теоремы в геометрии? Это — сокращенное изложение за­конов, соотношение линий и плоскостей.

Невежде теорема не говорит ничего, является ка­ким-то плоским местом.

Ученому теорема говорит много, ложится крае­угольным камнем всех его построений, вместе с теоре­мами других наук помогает ему построить мост, дом, дворец.

Такое же значение имеют и догмы. Если человек не хочет войти в их смысл, подойти к ним верой и сердцем, они — мертвая ценность, неполезная, но только для этого человека, потому что он сам мертв.

Как только он войдет, хотя отчасти, в смысл догмы, догматы окажутся центром света, откуда идут лучи во все уголки жизни, на все вопросы жизни.

Окажется, что это основоположные истины жизни, краеугольные камни жизнепонимания.

Окажется, что для постройки здания мировоззре­ния эти теоремы так же необходимы, как чертежи для постройки моста.

Догмы, говорят, — это праздная игра мысли. Это — шашки, которыми жонглируют, чтобы убежать от обя­занности жить с Евангелием и по Евангелию.

Но подумайте, кто были первые отцы, выработавшие догматы на святых Соборах?

Из самой истории Церкви и золотого века ее богословской учености хорошо известно, что лучшие догматисты — вселенские учители — были прежде все­го и по преимуществу ревнителями христианской доб­родетели, так что только пристрастие и невежество может противопоставлять ревнителей добродетели рев­нителям веры, как это делается в современных бро­шюрах, притязательно выдающих себя за «повествова­ния из церковного пролога». Кто решится отрицать нравственную чистоту, отрешенность от всего мирского и широкое человеколюбие духа Василиева? И, однако, этот дух готов был разлучиться со своим телом бук­вально за одну йоту в определении существа Христова. Очевидно, эта йота, которою определялось единосущие Сына с Отцом в противовес подобосущию (омоусиос, а не омиусиос), эта йота была не безразлична для добродетельной жизни христиан. Далее, всем известно, что св. Григорий Богослов был прежде всего человек любвеобильнейшего сердца, аскет и религиозный поэт,— он все внимание своего разума устремлял на очищение совести от малейшего потемнения грехом и всякое изъясняемое слово Писания старался привязать к разъяснению пути совершенствования и к по­буждению восходить по нему. Душа человека, требую­щая попечения духовного врача, — вот что составляло его единственную заботу, как пастыря и как богослова, и в этом именно смысле Церковь противопоставляет его творения схоластическому рационализму еретиков, когда воспевает ему тропарь: «Пастырская свирель богословия твоего риторов победи трубы». Между тем кто, как не он, был наиболее точным и настойчивым проповедником догматов?

Я не хочу сейчас говорить в защиту отдельных дог­матических истин. Скажу о некоторых.

Вот догмат о воскресении Сына Божия.

Разве безразлично для жизни веровать в него или не веровать?

Но ведь здесь решен вопрос, возможно ли победить смерть и грех.

Если Господь не воскрес, то суетна наша вера. Тогда и проповедь Господа Исуса только мечта. Он был мечтатель, который хотел выдвинуть любовь в закон жизни вместо закона борьбы за существование, и вот конец его дела — смерть.

Все дело Господа становится, следовательно, не по­бедоносной проповедью новых начал жизни, а новым доказательством, что закон звериной борьбы один управляет жизнью.

Поэтому-то, как известно, В.С. Соловьев, и Д.С. Мережковский не во имя разума, его прав, требуют признания догмы воскресения.

По их мнению, в этой именно догме воскресения — суть всего христианства.

«Люди до сих пор утверждали, что христианство ос­новано на любви к ближнему,— что большое заблужде­ние, так как любовь была в законе Моисеевом и у всех древних мудрецов и философов, от Сократа до Марка Аврелия, от Конфуция до Бодизамивы.

Основа христианства — воскресение Христа. Если бы Христос не воскрес, то он достоин был бы распятия, так как тогда он обманул бы человечество величайшим из всех обманов, утверждая, что Бог есть Отец Небес­ный. Бог, допустивший уничтожение в смерти такой личности, — не Отец и не Бог.

Нельзя не любить Христа. Но любить — значит хотеть абсолютного бытия того, кого любишь. Какая же может быть любовь к Христу, умершему и не воскресшему?»

Воскресение Христа было реально. Это утверждение не противоречит науке и ее опытному методу. Признает же наука переход материи от неорганического к органи­ческому. Разве это не «чудо», не «тайна»? Почему же тогда не признать воскресшего Христа?

Это воскресение противоречит только бессознатель­ным пережиткам догматического материализма.

«Если бы такая личность, как Богочеловек Христос, умерла, то человечеству не стоило бы жить…»

Вы можете соглашаться с этими рассуждениями или не соглашаться, но суть дела в том, что здесь люди признают догмат основой мировоззрения, придают дог­матической истине большее значение, чем всему уче­нию Евангелия.

А еще. Догма богочеловечества Господа, из-за кото­рой спорили так долго.

Она тоже далеко не безразлична для жизни, пони­мания жизни.

Допустим, мы решим, что в Господе Исусе человечество было поглощено Божеством, как учили монофизиты.

Тогда Он — не человек, не может быть руководя­щим маяком для человека, предметом для его подра­жания, потому что мыслимо ли идти человеку путем Бога.

Иное дело церковное учение, по которому Господь есть и человек. Тогда его скорбный путь до Голгофы — путь человеческий, и по нему могут идти Им водимые и Им поддерживаемые люди.

Или еще скажу о догмате троичности Лиц в Боге.

Эта истина, кажется, например, особенно вредной и развращающей Л.Н. Толстому.

А нам один юноша, единоверец, говорил: «Три и один — странная математика. Да и к чему такая метафизика? Что она дает, кроме оскомины в мозгу?»

Между тем такие речи — прямой отзвук невежества. Есть люди вовсе не богословы, которые придают истине троичности огромное значение. «Чисто фило­софское развитие понятия об абсолютном, даже не­зависимо от каких бы то ни было религиозных опре­делений, приводит нас к признанию же трех Лиц Бо­жества. Отсюда ясно,— продолжают они,— что в са­мом учении о троичности Лиц в Боге выражены выс­шие и необходимые начала разумного богопознания, составляющие приложение и развитие самых основ­ных законов разума».

По нашему мнению, догмат троичности — своего рода «ось», на которой держится нравственный закон, высшее обоснование той верховной заповеди христианства, которую так ценят даже нехристиане.

Человечество единосущно. Каждый человек — это только одно лицо, ипостась великого единства — единосущного челове­чества. Все люди — это раздробленные искры единого Боже­ственного дуновения. «И вдунул в лице его дыхание жизни». Отдельная человеческая душа — это один тон в аккорде. Отсю­да основной закон человеческой жизни — любовь. Девизом нор­мального строя людских отношений Творец поставил догмат: «нет разности между людьми. Все одно, как живые органы ве­ликого тела» — Церкви.

Но эта истина единства не забыта только, а совсем затеряна людьми, утрачена, искажена, изгнана из самой природы мира. За­коном единства «недолго жили люди, грех разъединил всех, так что все человечество стало похоже на груду костей без живого соче­тания и сочленения».

Человечество «разорвалось». Истина единства человечества, которая должна бы сплотить всех людей «в едину душу и сердце», затмилась. Заповедь любви стала качаться насилием для челове­ческой души, законом мира стал эгоизм, себялюбие.

Противоестественное разъединение людей стало их есте­ственным состоянием. Далеко в глубине сознания каждого за­легла искусственно привитая идея, что мое «я» и всякое другое «не я» суть существа противоположные, что ближний есть именно «не я», а потому любить его, как самого себя, я могу лишь в отдельных порывах, но никак не в постоянном настроении свое­го сердца. Христианство должно было уничтожить эту ложь греховного разъединения, противопоставить этому будто бы за­кону жизни другой закон. И оно должно было дать именно закон, т. е. не заповедь, предписание, а обосновать начало любви и единения на неподвижных изначальных основах, — оправдать это начало как действительную основу мировой жизни, истинно неподвижный «тезис» мира. По мнению святых отец, такое оправ­дание закону именно и дает догмат Св. Троицы, тесно связан­ный в словах Господа Исуса с истиной единосущия челове­чества. Здесь-то его и просвещает догмат Св. Троицы, уверяю­щий его, что истинное и вечное существо Творца, его природы свободно от подобной исключительности, ибо, будучи едино по естеству, оно троично в Лицах, что раздельное сознание челове­чества есть ложь, последствие греховного падения, уничтожаемое пришедшим от Отца Сыном, но с Отцом не разлучившимся и призывающим нас в благодатное единство с Собою, которому основание уже дано в действительности через Его воплощение и к которому поэтому всякий может приобщиться сознательно через постепенное претворение своей природы, себялюбивой и гордой, в смиренную и любящую. Таким образом, православное учение о Св. Троице является метафизическим обоснованием нравственного долга любви точно так же, как на учении о за­гробном воздаянии обосновывается добродетель терпения и т. п.

Св. Григорий Нисский и св. Василий Великий настаивали на тесной связи догмы троичности с догмой «единосущия человечества». И, так понимая истину троичности, святые отцы только следовали за Господом Христом, Который в Своей первосвященнической мо­литве указал на единство Лиц в Троице как на идеал и заповедь для его учеников. «Отче, да вси будут, якоже Ты во Мне и Аз в Тебе, — молит Он, — да и тии в нас едино будут»; «пусть все будут совершенны в единстве».

Таким образом, предсмертное завещание Христа о единении, данном Им Церкви, Им Самим поставлено в теснейшую связь с догмой троичности. Догма троичности — метафизическая основа христианства как религии любви. Так и понимали се свв. отцы по смыслу слов Христовых, — в догме троичности они усматривают удостоверение и осуществление истины объединения всех в единстве любви, иначе сказать, они в той же догме троичности видели подкрепление, основу, необходимую предпосылку первой из истин христианской жизни — истины Церкви как чудотворящего организма, мистически объединяющего единосущных по природе людей тайной любви и озарением любви; организма, сливающего через любовь всех отдельных членов Церкви во всемогущее — многоипостасное, но единосущное единство Церкви. Церковь, разъясняют свв. отцы, и может быть понята только как отра­жение в человечестве жизни и закона жизни Трехипостасной и Единой Троицы.

«Забейте клин между половицами закрома, сколько бы ни сы­пали в такой закром зерна, оно не удержится. Точно так же и в голове, в которую вбит клин Троицы или Бога, сделавшегося че­ловеком и своим страданием искупившего род человеческий и по­том опять улетевшего на небо, не может уже удержаться никакое разумное, твердое жизнепонимание».

«Что ни сыпь в закром с щелью в полу, все высыплется. Что ни вкладывай в ум, принявший за веру бессмысленное, ничто не удержится в нем».

«Страшно подумать о том извращении понятий и чувств, ко­торое оставляет в душе ребенка и взрослого темного человека такое учение».

А мы бы сказали: Да, если бы истина троичности вошла кли­ном в нашу жизнь, в наше разумение жизни, — мир переменил бы лицо свое, царство Христово настало бы на земле.

Любовь стала бы законом жизни.

Нет, — скажем мы, — человек, который при­нял бы верой (а что такое вера — смотри ниже) учение о Боге в Троице, будет слуга света и истины, потому что к этому имен­но стала бы его звать Св. Троица. Слуга Св. Троицы есть слуга единения любви, согласия, апостол подлинного Евангелия. К сожалению, верующих в истину церковную немного. И эта вера есть обязанность, бремя тяжелое для человека, слишком ревност­но охраняющего свое «я».

«Но ведь фактически (могут возразить нам) все-таки догматы не приносят пользы жизни, они существуют только в катехизисах и бесполезны для жизненного творчества».

Может быть. И Евангелие у нас тоже — вне жизни, и оно мало оказывает действительного воздействия на нашу линию поведения.

Следует ли из этого, что оно не нужно и бесплодно? Нужно приобрести веру, которой у нас нет.

Под верой часто разумеют признание известной истины умом… Я верю в Троицу, т. е. ее не отрицаю. Этой веры мало.

Вера есть более глубокое и широкое чувство, чем такая ве­ра бесов.

Настоящая вера есть усвояемое нравственным подвигом жиз­ни сближение с миром потусторонним, с Богом, миром небесной жизни и проникновение к этому миру очами сердца. Вера как признание есть, по Исааку Сириянину и по Симеону Новому Богослову, низший вид религиозного ведения, — нужно не толь­ко знать, но и опытно в душе чувствовать прикосновение Бога и в этом находить бесспорное удостоверение веры. Истину должно принимать не по доверию, а в силу ее переживания душой. «Христиане, которые не видят умно Господа, не освещаются явственно и значительно Его Божеским светом, пусть не говорят, как неверные, что невозможно Его видеть».

Великое дело — веровать во Христа, но надобно научиться и познавать Его. Воскресению Христову верят многие, но мало таких, которые бы чисто зрели Его. Те же, которые не зрят так воскресения, не могут поклоняться Христу яко Господу. Бог дол­жен вселиться в нас и открыть нам Себя; заведомо сознательно мы должны прозреть к ведению, «т. е. ощутить Бога в Себе ясно и осязательно» (Мысли Симеона Нового Богослова).

И вот эта подлинная вера приобретается практикой жизни по Богу, молитвой — упражнениями жизни по Христу. Свв. отцы оттого и могли говорить о догме, что всей душой приника­ли к жизни Божией и хоть отчасти видели то, что мы увидим когда-то лицом к лицу.

Если человек живет душой в воздухе сфер небесных, то тем самым он научится истинно веровать, т. е. не только мыслью, но и волей подходить к истине откровений, входить внутрь ее. Тогда догмы открываются ему во внутреннем его чувстве, в глубинах его нравственного сознания.

И только тогда Св. Троица не будет казаться ему геомет­рическим треугольником, а покажется в свете всего своего духовного содержания: и как откровение о внутренней жизни Бога, и как заповедь, освещающая весь путь христианина. И только такой человек, в сущности, может говорить об истинах веры. Если об истинах веры говорит просто богослов, хотя бы изучивший наизусть все Писание, но не знающий тайн молитвы и жизни в Боге, то можно сказать, что здесь слепой говорит о цветах.

Бесплодные и напрасные речи.

 

Из журнала «Церковь». 1908, №2 С.39-43.


ОБ АВТОРЕ

Михаил (Павел Васильевич Семенов; 1874-1916). Бывший новообрядческий архимандрит и профессор санкт-петербургской духовной академии. В 1907 г. присоединился к древлеправославной Церкви, приемлющей Белокриницкую иерархию. С 1908 г. – епископ Канадский. Своими многочисленными письменными трудами внес неоценимый вклад в дело проповеди Христианства и защиты вероучения Христовой Церкви.

Просмотров: 1230 | Добавил: rostovetz | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: